— Скажите, пожалуйста, сколько времени? – в вопросе было столько тоски и отчаяния, столько грусти, что мне стало стыдно за себя: ведь я не мог ответить на этот вопрос.
Я отрицательно покачал головой и развел руками, как бы извиняясь за то, что не взял часы.
Я зашел на почту, чтобы снять ксерокопию с документа. Мне кто-то сказал, что в нашем почтовом отделении предоставляют такую услугу. Я прошел к свободному окошку и выяснил, что ксерокс сломался.
А когда я развернулся к выходу, эта женщина и спросила у меня:
— Скажите, пожалуйста, сколько времени?
Я не смог ей ответить, и она повернулась к девушке, держащей за руку ребенка, мальчика лет четырех, и задала тот же вопрос. И опять с такой тоской, так умоляюще, что я почувствовал вину. Мне тяжело было находиться в помещении почты, я поспешил выйти. Я успел услышать, как молодая мама немного удивленно отвечает:
— Времени? Конечно!
и поднимает левую руку, прежде чем закрыл дверь.
Выйдя на улицу, я с секунду постоял, вспоминая, где же поблизости есть ксерокс. Вспомнил. Правда, это не совсем поблизости, примерно остановку идти, но я никуда не торопился. Я направился в сторону Революционной. И вот когда я поравнялся с первым окном почты, раздался взрыв.
Окна вылетели наружу тысячами осколков. Одни, прорезав рукав куртки и джинсовой рубашки, впились мне в левую руку, другие попали в лицо. Стекло прорвало левую щеку, захрустело на зубах, легко погладило роговицу левого глаза, благодаря чему мой глаз излился на прорезанную щеку, и я почувствовал его вкус, вкус глаза, приправленного моей же свежей кровью. Стекло нанесло несколько скальпированных ран на левой половине лба и левом виске, отсекло мочку левого уха.
А затем из оконных проемов вырвался огонь. Словно язык хамелеона огонь развернулся и лизнул меня снизу вверх. Температура его была такой, что кожа на левой кисти мгновенно высохла и обуглилась, превратив мою руку в уродливо скрюченную лягушачью лапку. Золотой перстень на безымянном пальце размяк, раскалился, вплавившись в палец, туго обхватив кость. Огонь пошел выше, зажег рукав куртки, опалил изуродованную щеку, волосы и угас.
Ударной волной меня откинуло вправо. Откинуло удачно, точно между деревом и урной. Я упал на мягкий газон, перевернулся на спину и в судорожном инстинктивном порыве отполз подальше от здания почты. Я попробовал вдохнуть и почувствовал, как стекло во рту иссякает язык и десны, как кровь, переполнившая рот, заливается в глотку, заставляя меня судорожно сглатывать, вытекает изо рта на подбородок. Я чувствовал ветер, проникающий в рот через разрез на щеке. Я, наконец, втянул воздух носом, и меня вырвало.
А потом я начал орать. Недолго, на сколько хватило воздуха в легких.
С криком я избавился от ужаса и паники. Я попробовал подняться, но резкая боль в правом плече помешала мне. Видимо, при падении я вывихнул правое плечо, вывих у меня там хронический, это старая детская травма. Как огромный червяк я извивался, подползал к дереву. Встал, используя дерево как опору.
Левый рукав горел, я сбил огонь, ударяя левой рукой по дереву. Затем я сел на землю и стал ждать.
Первой приехала «скорая». Больница действительно недалеко от почты, у меня мама в ней работала, пока на пенсию не ушла. Врачи все сделали правильно, хотя и поздновато – у меня уже началась вторая стадия шока. Поэтому за обезболивающее им, конечно, спасибо, но уже по фигу. Все.