Из милиции ко мне пришли уже в больницу. Усталый опер в штатском оживился, когда узнал, что я был на почте за несколько секунд до взрыва. Он просил, почти умолял, меня вспомнить все до мельчайших подробностей. Наверное, он хороший опер. «Важна каждая деталь» — говорил он. «Да, я знаю» — ответил я и во всех подробностях рассказал ему обо всем, что я видел на почте. Ведь у меня было целых три дня, и в эти дни я, лежа на больничной койке, глядел на мир единственным оставшимся глазом и не видел мира. Я видел лишь почту, те 60 секунд моего пребывания на ней. Я…, да нет, мой разум беспрестанно прокручивал картину происходившего. К моменту прихода милиционера я мог подробнейше описать каждую секунду. Что и сделал.

Опер в штатском записывал за мной, потом спросил смогу ли я расписаться. Предатель-мозг услужливо подкинул банальную фразу «Конечно, правая-то ведь здорова!», но я просто ответил «Да». «Вот, тогда прочитай и распишись» — сказал милиционер. Я жадно накинулся на текст – это был первый текст, который мне предстояло прочесть одним глазом. Подчерк у милиционера был не особо хороший, да и где-то с середины я понял, что все записано точно, но все равно прочел весь текст до конца. Потом расписался, положив лист на прикроватную тумбочку. На тумбочке лежал еще бесформенный кусок золота; его сняли с безымянного пальца моей ампутированной кисти.

Через неделю меня выписали. Мне все равно нужно было каждый день ходить в больницу на перевязки, до тех пор пока раны не заживут. А я каждый день глядел в зеркало, откуда на меня смотрел вечно улыбающийся левым углом рта одноглазый урод с покрытым шрамами лицом, и искал плюсы в произошедшем. Что-то вроде: а вот я теперь два года в армии не потеряю, или а мне теперь пособие по инвалидности давать будут, или а вот теперь проезд для меня бесплатный… Сами собой находились минусы: а вот мне теперь вождение автомобиля заказано, или а вот теперь в компьютерные стрелялки не поиграешь… Я не особо расстраивался. Жизнь — дерьмо. А однажды я вообще умру.

Изуродованный золотой бублик стал для меня неким фетишем. Я никогда не расставался с ним, и если бы меня спросили почему, я бы не смог внятно ответить. Возможно, я наделял его неким подобием жизни и разума, получая существо, пережившее то же, что и я. Я носил его на шее, на цепочке.

Когда раны затянулись, моя жизнь приобрела четкий распорядок. Ежедневно я напивался с друзьями. Хотя они не пили, они просто были рядом, шутили, рассказывали анекдоты и с затаенной болью смотрели, как я опрокидываю в себя рюмку за рюмкой.

Родители купили мне протез. Простую пластмассовую имитацию кисти. Она смотрелась очень неестественно, поэтому я стал носить перчатки. Постоянно.

Однажды, когда я пьяным гулял по городу – я иногда делал так, если не с кем было выпить, шел на улицу и пил водку из горлышка – я увидел вывеску тира. Я зашел внутрь. Милая девушка сидела в предбанничке за компьютером. Я подошел. Она подняла на меня глаза, и я прочел в них жалость.

—       Я хочу записаться, — сказал я.

—       Я… хм… я не знаю… а Вы… сможете…? – девушка очень старалась не обидеть меня.